Рубежи - Страница 12

— Ты, маманя, в дело не встревай. Не требуется. Твоя колокольня шибко низкая, дальше конюшни с нее ничего не проглядывается. Ныне время такое — учиться. Две зимы я в школу бегал, это верно, а, думаешь, не жалел, что больше не дали? Еще как жалел!

Я настроился на учебу.

Была у меня заветная думка. Возможно, появилась она после того случая, когда отец вдруг решил искать золото. Оно в наших краях водилось. Знакомые мужики летом намывали в речном песке крупиночку за крупиночкой — до кисета. Тогда существовали торгсины — магазины по торговле с иностранцами. За золото в них можно было купить что угодно. У отца, видимо, деньжата повывелись, вот и сколотил он лоток, двухколесную ручную таратайку и двинул за речку Егозу. Взял с собой и меня. Половину отпуска убил на старательство и ни песчинки не намыл. Перебрался на другую речку — Сугомак, поближе к своему покосу, но и тут не подфартило. Позднее сокрушался:

— Ить простое дело — уметь находить богатимые места. Другие-то находят. А вот умения нет, темный я человек. Вот где коряга-раскоряга закопана.

Может быть, именно тогда возникло у меня желание стать геологом. Но скорее всего эта мысль родилась раньше, во время лесных скитаний и ночевок у костра, а отцовское «старательство» только подтолкнуло к принятию решения. Геологический техникум был в Миассе. Я написал туда, и мне выслали условия приема.

Как-то отец, вернувшись с работы и пообедав, прилег по обыкновению на кровать и закурил «пушку». Мать строчила на швейной машинке. Бабушка с моей сестренкой куда-то ушли. Меня тогда перевели из детской библиотеки во взрослую и посоветовали для начала прочитать Жюля Верна «Таинственный остров». Я им увлекся и позабыл, что на носу выпускные испытания (так тогда экзамены называли).

Отец докурил папиросу и спросил:

— И куда ты, грамотей, метишь теперь?

Я нехотя оторвался от книжки.

— А что?

— Интересуюсь знать.

— Пойду учиться на геолога.

— На кого, на кого? — остановила машину мать.

— На геолога.

— Это гдей-то так учат?

— В Миассе.

У матери и шитье выпало из рук. Она сердито выговорила:

— Еще чего выдумал? Ты чё молчишь-то, отец? Скажи.

— А чё говорить?

— В Миасс, вишь, собрался. А жить-то где будешь?

— В общежитии.

— Нет, ты только послушай, ты только погляди на него. Да ты ведь пуговицу пришить не умеешь, а туда же — в общежитие. Кто за тобой ходить будет? А кормить?

— Сам, — упрямился я.

— Отец, ну скажи ты ему! Ведь пропадет он там, в Миассе-то.

Отец сел и почесал затылок. Профессия геолога ему определенно нравилась, но и матери перечить он не хотел. Потому что и сам не был уверен, готов ли я к самостоятельной жизни.

— Сын, а ежели в десятилетку?

У нас было две десятилетки: одна в Верхнем, другая в Нижнем Кыштыме.

— Пап, но после десятилетки никакой специальности. А в институт можно не попасть. Тогда что?

— Мда, — растерянно покачал головой отец. — А что, мать, может отпустим?

— И слышать не хочу. Не пущу!

Вечером вернулась бабушка и решительно поддержала мать — выучился, пора и на хлебушко зарабатывать. Отец помалкивал — один против двух. И оказался я на распутье.

Перед последним испытанием классная руководительница привела к нам мужчину лет тридцати в полувоенной форме. Он представился:

— Зовут меня Георгием Романовичем. Я военрук из педтехникума. Знаю — раздумываете сейчас, куда пойти после семилетки. Мой совет — в педагоги.

Мы загалдели: подумаешь — в педагоги! Невидаль какая!

— А вы не усмехайтесь! Великое дело — быть педагогом! Не было бы их, кем бы вы стали?

Педагогический техникум открыли в Кыштыме пять или шесть лет назад. Готовил он преподавателей немецкого языка для семилетних школ. У меня с немецким возникли большие нелады, хотя вела этот предмет замечательная учительница, жена врача Сергеева. Она часто сокрушалась, почему я не проявляю прилежания к изучению языка. Можно же будет потом читать в подлинниках произведения Маркса и Гете! Но и мои друзья дружно не проявляли этого прилежания и, как потом убедились, совершенно напрасно. По этой причине мы и не хотели поступать в педагогический техникум. Георгий Романович, видимо, понял наши мысли, потому пояснил:

— Новость, хлопцы, такая: не будем больше преподавателей немецкого языка готовить.

— А кого же?

— Учителей начальных классов. Полная смена профиля.

Это был уже другой разговор. Условились так: пару деньков поразмышляем, посоветуемся с родителями. И кто решится идти в педтехникум, тот явится туда, к Георгию Романовичу Мокрушину.

Когда я рассказал отцу, он сразу ухватился за эту мысль:

— А что, сын, неплохо! Как ты, мать, считаешь?

Она против этого варианта не возражала. Даже бабушка одобрила, когда узнала, что в педтехникуме будут платить стипендию.

— Гляди-ко, — удивилась она. — Ты будешь книжечки почитывать, а тебе за это денежки пойдут?

— Стипендия.

— Не слыхивала. И много?

Я сказал. Бабушка в задумчивости долго качала головой. Может, внук что-то путает? В молодости она и думать об учебе не могла, родители и заикаться об этом не велели: без грамоты прокуликает свой бабий век, пусть лучше в жены готовится. А за учение еще и платить полагалось. Нет уж, лучше с куклами возиться. А тут как-то чудно получается: учись и получай денежки.

Лето пролетело быстро. Первого сентября собрались возле педтехникума. Теперь у него новое название: педагогическое училище. Оно занимало двухэтажное из красного кирпича здание на берегу речушки. До революции здесь размещалась женская гимназия.