Рубежи - Страница 20

Расхрабрившись, я предложил Нюсе проводить ее домой. Она испуганно замахала руками — что ты, что ты! Увидят деревенские, что скажут? Деревенских нравов я тогда не знал. А было так: пройдется парень с девушкой на виду у деревни, сколько потом пересудов! Гляди-ко, скажут, учительница подцепила заезжего, а он возьмет да умыкнет ее. А ведь на нее виды имеет Сашка Беспалов или кто-то еще. Парень-то видный, не чета этому дохлому шкетику из города. Ай-яй-яй!

Хорошо уж и то, что Нюся не торопилась уходить домой после уроков. Горько думалось: по обязанности остается, разъяснить мне, что к чему, а не потому, что ей так хочется. Поначалу разговоры наши касались лишь уроков и школы, но постепенно круг тем расширялся — стали говорить о разных разностях. Выявились общие интересы. Она зачитывалась Жюлем Верном, я тоже. Ей по душе пришлась песенка Кости из кинофильма «Человек с ружьем», мне тоже. Но что меня окончательно сразило — она умела рыбачить и частенько летом пропадала на озере с братом. Вот это да!

Как-то очень поздно закончился педагогический совет. На землю упала густая весенняя тьма. Земля черная, луны нет, а о фонарях здесь и понятия не имели. Учителя разошлись, а Нюся замешкалась. Я обрадовался — сегодня-то можно проводить? Она согласилась.

Медленно шли по тихой деревенской улице. Ни души. Окна в домах светятся тускло, большинство вообще закрыты ставнями. Держал я себя скованно, как-то испуганно даже, болтал всякую чепуху. Самому за себя было стыдно. Да возьми же себя в руки, дуралей! Чего ты боишься, никто же нас не видит. Возьми девушку под руку. А вдруг она отдернет руку, тогда что? Конфуз! Все же набрался храбрости, опасливо просунул свою руку под ее локоть и замер — выдернет? Локоть ее дрогнул, замер, и я почувствовал, как она прижала мою руку к своему теплому боку. Даже голова пошла кругом. И до самого ее дома оба радостно молчали, но осталось такое впечатление, будто мы наговорились досыта.

Десять дней пролетели незаметно. Я обещал Ивану навестить его в Губернском, но так и не выбрал времени. Перед тем, как отправиться домой, нашел его. Но он возвращаться не торопился. Хотел еще пожить денек-другой у приятеля, поохотиться: как раз открылся весенний сезон.

Когда я уезжал из Тютняр, Нюся, сославшись на занятость, ушла домой. Вздохнув, я прихватил чемоданчик и зашагал по кыштымской дороге. Автобусы тогда не ходили, попутной подводы не подвернулось.

Был конец апреля. Ярко зеленели озими. Набухли коричневые почки на березах. На полянах голубели фиалки, нежились на солнышке желтоватые подснежники на мохнатых ножках. Вовсю заливались жаворонки. Запрокинул голову, разыскал глазами одного. Жаворонок, мелко перебирая крылышками, толокся на одном месте и пел звонко, серебристо.

Хорошо! Выбрал посуше поляночку, лег на спину, приспособив чемоданчик под голову, и окунулся в немыслимую глубину весеннего неба. К вечеру попаду в Кыштым, и ладно.

Так кончилась моя педагогическая практика. С Нюсей я больше никогда не встречался. Жизнь потекла своим чередом.

14

Мы упивались фильмами о гражданской войне: «Чапаева» и «Мы из Кронштадта» смотрели по нескольку раз. Нашим литературным кумиром был Павка Корчагин. Книга появилась, когда я учился еще в семилетке. На зимних каникулах заглянул в школу и увидел объявление: «Сегодня состоится коллективная читка книги Н. Островского «Как закалялась сталь». Васька Силаев фыркнул:

— Лучше бы почитали, как плавить медь.

И мы не пошли на читку, полагая, что речь идет о технической книге. А на другой день встретилась Юля Ичева и удивилась, почему я не был на читке. Я ответил Васькиными словами. Она покрутила пальцем у виска: мол, вы с ума сошли с Васькой Силаевым, книга-то, знаешь, какая интересная! На следующее чтение я пришел, все еще сомневаясь в Юлиной оценке. А как только пионервожатая раскрыла книгу, забыл обо всем на свете. Потом, в педучилище, прочитал ее дважды. И удивительно: вроде знаешь, как начнется и чем кончится, а читать все равно интересно.

Многоликий гром жизни постоянно врывался в классы. И хотя мы не участвовали в бурных событиях, но чувствовали себя сопричастными к ним хотя бы уж потому, что были их свидетелями. Челябтракторстрой и Уралмаш — это рядом. Легендарная челюскинская эпопея. Мы просыпались с одним вопросом: «Ну как там, на льдине?» Восторгались мужеством летчиков. Отец, увидев в газете портреты, особенно внимательно вглядывался в один, под которым стояла знакомая ему фамилия. Никак не мог определить, тот ли это человек, которого он когда-то знал.

То, что его, возможно, знакомый стал почитаемым страной героем, потрясло отца. На что уж бабушка, и та проявила интерес к челюскинцам и летчикам, спасшим их:

— Ты бы, Минь, почитал бы мне про этих…

— Челюскинцев?

— Во-во! Да не части, а то как затараторишь, я ничего не пойму.

Потом грохнули пушки на Хасане. Больше всех возмущался обнаглевшими самураями Колька Бессонов. Всегда спокойный и рассудительный, он вдруг посерел от негодования. Долго плевался и, наконец, разразился такой руганью, какой я от него ни раньше, ни позже не слышал.

События в Испании кыштымцев непосредственно не затронули — там из наших никто не воевал, испанских сирот к нам не привозили, климат, наверное, неподходящий. Но мы бредили Испанией и за событиями следили пристально. Раз в неделю в классе появлялся Кирилл Германович с картой Испании, на которой отмечались позиции республиканцев и мятежников. Когда дела у республиканцев ухудшались, Кирилл Германович становился мрачнее. Говорил: