Рубежи - Страница 37

К оглавлению

Изредка из штаба пункта приходил командир, худощавый высокий капитан, и спрашивал:

— Танкисты есть?

Танкистов не оказывалось.

— Связисты?

Связистов набралось пятеро. Штаб распределил их по формирующимся частям. Про пехотинцев не спрашивали.

Однажды, набравшись смелости, я обратился к капитану:

— Можно, товарищ капитан, по личному вопросу?

— Слушаю.

Коротко рассказал, что я учился на военно-политических курсах. Он заинтересовался и обещал доложить начальству. В штабе меня принял батальонный комиссар и потребовал документы. А они остались в сумке комсорга Ильичева. Где он теперь? Батальонный комиссар огорчился, сказал, что он лично верит мне, но без документов ничего сделать не может. Тем более, что мой рассказ подтвердить некому.

Отряд с каждым днем все редел: уходили в формирующиеся части бойцы всех специальностей. Зато пришло пополнение из нового призыва.

…Как-то сухощавый капитан, — фамилия его была Белый, — скомандовал построение. Появился незнакомый майор среднего роста, широкоплечий, с сердитыми темными глазами. Назвался Славниным. Закинув руки за спину, сказал:

— Вы вливаетесь в воинскую часть 180 ВПС. Ваше подразделение называется СТАПРО-25, проще говоря, старший производитель работ. Вопросы?

— Имеются!

— Давай!

— Красноармеец Иманкулов. Воевать будем или не будем?

Строй заволновался. Действительно, какое-то непонятное наименование у части. Какие тут работы, если война? Воевать надо, а не работать.

— Отставить разговоры! — повысил голос майор. — Вопрос не по существу. Сейчас воюют все. Любая часть имеет свое назначение. Есть еще вопросы? Старшина!

— По вашему вызову! — старшина возник перед майором, приложил руку к пилотке.

— Гражданских обмундировать! Сегодня же!

— Есть!

— Капитан! Разбить поротно и повзводно, распределить командиров!

— Слушаюсь, товарищ майор!

— Завтра, товарищи бойцы, выступаем к месту дислокации. Готовьтесь сейчас, потом времени не будет.

А что нам готовиться? Только подпоясаться. Новобранцам — это да. А мы хоть сейчас готовы в путь, не привыкать.

Когда майор ушел, капитан взял бразды командования в свои руки. Сразу осведомился:

— Повара есть?

Из строя робко выступил широкоплечий мужик лет тридцати пяти — тридцати восьми, широколицый, с глубоко запавшими глазами.

— Кто такой? — строго спросил капитан.

— Та я жа повар.

— Фамилия?

— Богданович.

— Красноармеец Богданович, — поправил капитан.

— Хай буде так. Можно вопрос?

— Спрашивай.

— Нада два повара. Аднаму тяжко.

— Где его взять?

— Есть втарый, товарищ командир. Слухай, Жлоба, шагай до мене.

Рядом с Богдановичем встал такой же коренастый мужик, у которого румянец разлился во всю щеку, будто он только что побывал на крепком морозе.

Командиром нашего взвода стал младший лейтенант Самусев, щупленький, невзрачный, но удивительной душевной чистоты человек. Мы с ним сошлись сразу. Попал к нам и казах Иман Иманкулов.

Выступили из Ново-Белиц с восходом солнца. За недельное пребывание здесь изрядно отдохнули — в наряды нас не посылали, учений не проводили, а кормили хорошо.

В путь вышли с добрым настроением, готовые отмахать любое расстояние. По лесному бездорожью и по болотам шагалось куда труднее, чем сейчас по гладкой дороге. А главное — не надо опасаться нападения. Новички поначалу старались не отставать, но не смогли выдержать нашего темпа, запросили привала. Они далеко растянулись по дороге: один мозоль натер, у другого нога подвернулась, у пятого в пояснице стрельнуло. А солнце пекло немилосердно, фляжки не успевали наполнять у редких колодцев.

Майор уехал вперед на полуторке. Кузов ее крыт фанерой, обитой черным дерматином.

Миновали Ветку, к вечеру добрались до деревни Яловка. Мазанки, почерневшие бревенчатые избы. Перед ними сухая, без растительности земля. Редко где под окнами зеленел тополек или сиротливая рябина. Главной достопримечательностью деревни была церквушка. Обшарпанная, с облезлой штукатуркой. Единственный куполок лишился небесно-голубого наряда, из него выпирали серые ребра.

Внутренность церкви пугала гулкой пустотой. На месте амвона — сцена: был здесь клуб. В нем нас и поселили. Сколотили нары и пирамиду для оружия. Зажили непонятной для военного времени жизнью. Стерегли штабную избу, полуторку и три пароконки. По вечерам ходили на посиделки — в деревне было много девчат. Стекались за околицу, и закипало веселье. Правда, веселились девчата с грустинкой: их женихов-кавалеров подмела мобилизация, а мы народ пришлый, сегодня здесь, завтра там. Песни пели, частушки и в круг плясать ходили, а в глазах все равно грусть. Молодость звала веселиться, а воина горчинкой отдавала.

Никто нам не мешал, и никто не прижимал. Майор Славнин в деревне бывал наездами, капитан мотался по соседним деревням, встречался с местными властями. Наш комроты сутками просиживал за шахматами: подобрал напарника и резались в своё удовольствие. Старшина горько вздыхал: такие порядки его злили.

— Солдат от безделья портится, — ворчал он. — Коль нет дела, то надобно выдумать его.

Нам, кадровым, такие порядки и в самом деле казались странными. Незадолго до войны в армии ввели новый дисциплинарный Устав. Отлучка без разрешения даже на несколько минут сурово наказывалась. Особо провинившиеся отсылались в дисциплинарный батальон. Для нас время, проведенное в армии до войны, не прошло даром — научились ходить по струнке. А в Яловке жили, как хотели. В казарму могли и не приходить. Мы с Самусевым, например, несколько ночей провели в окраинном домике.